Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив - Страница 224

224

— Ты что, действительно надеялся? — поразился Раффлз, выпучив глаза. Воистину, настал его черед удивляться, а я устыдился еще больше.

— Да, — подтвердил я. — Идея меня весьма захватила, но первым я бы никогда такого не предложил.

— Но разве ты выслушал бы меня в тот день?

Разумеется, я бы его выслушал, и я честно сообщил ему об этом. Нет, я не кичился своей беззастенчивостью и уж тем более не горел азартом человека, которому такие прибыльные приключения в удовольствие. Нет, я высказал все это сквозь зубы, упрямо и дерзко, как человек, пытавшийся вести добродетельную жизнь, но не преуспевший в этом. И, раз уж я поднял эту тему, то добавил еще много чего. Во мне наконец прорезалось красноречие: в мельчайших подробностях я описал Раффлзу свою безнадежную борьбу и неизбежное падение. Разумеется, такие определения мог подобрать только человек с моим опытом, пусть даже опыт этот принадлежал мне одному. Это была вечная история о воре, пытавшемся жить праведной жизнью, — но это шло вопреки его природе, и на этом, в общем-то, история и закончилась.

Раффлз с возмущением отверг мои традиционные взгляды. Душа человека, заявил он, суть шахматная доска: почему бы не перевернуть ее, поменяв местами белое и черное? Зачем так усердно цепляться за что-то одно, как наши предки или персонажи старинной пьесы? Вот сам он, например, чувствовал себя комфортно на любой из клеток этой доски и не брезговал ни одним цветом, ни другим. Мои же умозаключения он охарактеризовал как полный бред.

— Ты в отличной компании, Банни, в отличие от всех этих дешевых моралистов. Они все несут одну и ту же чушь, это еще с Вергилия началось. Я в любой момент могу обратиться к обычной жизни, и рано или поздно непременно так и поступлю. Свое дело вряд ли заведу, но ведь всегда можно уйти в отставку, остепениться и доживать свой век безгрешно, долго и счастливо. Да одна эта жемчужина уже обеспечила бы мне такую перспективу!

— Но ведь ты говорил, что продать такую знаменитость невозможно.

— Можно попытаться. Начать с мелкой рыбешки, и, может быть, спустя пару месяцев наконец повезет. Боже милостивый, мы прославимся по обе стороны океана!

— Ну-ну, сперва ведь нужно ее добыть. Насколько прочен этот господин фон Как-его-там?

— Больше, чем на вид. И нахален, как черт!

Белая юбка скользнула в проеме двери мимо нашей каюты, и я заметил, что усатый немец последовал за ней.

— Но неужели нам придется иметь дело с ним? Разве жемчужина хранится не в корабельном сейфе?

Раффлз недовольно фыркнул, повернувшись ко мне.

— Дорогой мой друг, неужели ты думаешь, что весь экипаж в курсе, что за груз у них на борту? Ты называл цену в сто тысяч фунтов, в Берлине же она бесценна. Не поручусь, что сам капитан знает о том, что везет с собой фон Хойманн.

— А он везет?

— Непременно.

— Тогда у нас один-единственный объект?

Раффлз ответил мне красноречивым взглядом. В проеме снова мелькнуло что-то белое, и Раффлз, шагнув прочь из каюты, присоединился к компании.

II

Не было в моей жизни парохода прекрасней, чем этот «Улан», господина вежливей, чем его капитан, и команды веселей, чем та, что была в его распоряжении. По крайней мере, у меня хватило совести это признать, ибо само же путешествие было ужасно. Никто не был в том повинен, погода, неизменно ясная, тоже была ни при чем. Дело было даже не во мне — я наконец распрощался с остатками совести, на этот раз навсегда, и был морально готов наслаждаться синим небом и синим морем с той же беззаботной легкостью, что и Раффлз. Именно в Раффлзе и была проблема — а точнее, в Раффлзе и этой дерзкой школьнице.

Что он в ней нашел? Разумеется, ничего особенного, но, очевидно, он решил, что обязан подразнить или же наказать меня за годы отступничества, посвятив все свободное время нашего путешествия этой девице. Они везде ходили вместе, порой это доходило до смешного. Встречались они за завтраком и расставались около полуночи, и все это время я непрестанно слышал ее гнусавое хихиканье и его голос, нашептывающий всякие банальности. А это были именно банальности, никаких сомнений! Возможно ли поверить, что кто-то, подобный Раффлзу, с его жизненным опытом и солидным стажем романтических похождений — я намеренно опустил в повествовании эту сторону его характера, потому что она заслуживает отдельной книги, — так вот, спрашиваю я, возможно ли поверить, что такой человек не нашел занятия лучше, чем днями напролет кружить голову школьнице? Правда была на моей стороне, и сомнений в том не было.

Надо признать, у этой девицы были и свои привлекательные стороны. Глаза, решил я, были неплохи, да и загорелое личико смотрелось симпатично, если о чертах лица можно так выразиться.

Дерзка она была, конечно, без меры, а еще молода и полна сил, энергии и любви к жизни, чему оставалось только позавидовать. Пожалуй, цитировать ее не возьмусь — это превыше моих сил, так что просто скажу, что стремился дать наиболее объективную характеристику. Должен признаться, было у меня к ней некоторое предубеждение — я завидовал той легкости, с которой она завоевала Раффлза, а сам я виделся с ним все реже с каждым днем. Нелегко в этом признаться, но, должно быть, я испытывал тогда чувство, отдаленно напоминающее ревность.

Но ревновал не я один — на корабле был еще человек, страдавший от такого положения вещей, и страдал он грубо, резко и бескомпромиссно. Капитан фон Хойманн яростно крутил свои усы, одергивал белоснежные манжеты и надменно таращился на меня сквозь очки. Нам следовало бы найти общий язык на этой почве, но мы так и не обмолвились ни словом. На одной щеке у капитана красовался чудовищный шрам, подарок из Гейдельберга, и я часто думал, что Раффлзу, возможно, грозит вскоре заполучить нечто подобное. Хойманн не всегда оставался за бортом, по нескольку раз на день Раффлз приглашал его принять участие в беседе — но лишь с тем, чтобы перебить соперника в самый животрепещущий момент, перетянув одеяло на себя. Именно так он выразился, когда я с улыбкой укорил его в недостойном отношении к немцу, в то время как все мы находились на немецком корабле.

224