Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив - Страница 163

163

Я надавил на них руками и с легкостью вытолкнул вперед — как я выяснил тут же, прямо в закуток, где была с почестями захоронена моя досточтимая супруга. В четырех футах за отверстием высилась стена, выложенная мною собственноручно для оказания вышеупомянутых почестей. Осознание обрушилось на меня, и я принялся за обыск погреба, и за рядом бочек обнаружил четыре исторически весьма ценных, хоть и не имеющих отношения к делу, предмета:

— заплесневелые останки герцогской мантии из хлопчатобумажной саржи, предположительно одиннадцатого века;

— рукописный требник с гравюрами и именем сэра Альдебарана Термора де Петерс-Термора на титульной странице;

— винный кубок, выделанный из человеческого черепа и пропитавшийся вином насквозь;

— и наконец, железный крест рыцаря-командора Ордена Отравителей Австрийской империи.

Больше там не оказалось ничего — ни ценностей, ни бумаг, но и этих находок было достаточно, чтобы увидеть полную картину происшедшего. Моя жена давным-давно открыла для себя эту сокровищницу и с помощью черепа смогла расшатать несколько камней.

Через это отверстие она в несколько заходов изъяла всю коллекцию и, несомненно, успешно ее реализовала, переведя в валюту и недвижимость. Когда я, еще не осознавая себя рукой возмездия (что печалит меня и поныне), решил замуровать ее в погребе, волею злого рока я избрал тот его угол, где и находились эти расшатанные камни. Нет никакого сомнения в том, что она выдвинула их, выскользнула в погреб и задвинула обратно, заметя все следы, еще до того, как я положил последний кирпич. Из погреба она с легкостью выбралась незамеченной, а на свободе ее ждали припрятанные в нескольких местах баснословные богатства. Я сбился с ног, пытаясь выхлопотать постановление о совместном проживании законных супругов, но его высокоблагородие господин судья напомнил, что официально Элизабет Мэри мертва, и в моей ситуации остается только подать прошение об эксгумации, чтобы зафиксировать факт воскрешения юридически. Так что все идет к тому, что до конца дней мне суждено залечивать эту душевную и материальную рану, нанесенную мне женщиной без малейшего признака стыда и совести.

МОЕ ЛЮБИМОЕ УБИЙСТВО

Убив собственную мать при обстоятельствах, которые были названы «с особой жестокостью», я попал под арест, а затем и под суд, который длится, по счету на настоящий день, вот уже семь лет. Сегодня, подводя итог, судья сказал, что ему еще ни разу в жизни не приходилось выносить приговор по столь жуткому преступлению.

Тогда с места поднялся мой адвокат и заявил:

— Ваша честь, преступление может рассматриваться как «ужасное» или, если угодно, «восхитительное» лишь в сравнении с чем-то. Если бы вы имели возможность ознакомиться с подробностями прошлого убийства, которое было совершено моим подзащитным — речь идет об убийстве его дяди, — вы, полагаю, имели бы основания усмотреть в его последующем преступлении явную тенденцию к его, моего клиента, исправлению и даже проявление к жертве своего рода сыновьей почтительности, тогда как ранее он, мой клиент, был абсолютно глух к родственным чувствам. Неописуемая, выходящая за все и всяческие пределы жестокость предшествующего убийства, безусловно, могла бы быть вменена ему, моему клиенту, в вину; и если не принимать во внимание обстоятельство, что достопочтенный судья, выносивший приговор по тому делу, одновременно являлся президентом страховой компании, в которой мой клиент незадолго перед этим на крупную сумму застраховал свою жизнь, указав в графе «риск» не что-нибудь иное, но именно «повешение», — так вот, если не принимать во внимание это, то действительно трудно представить, каким образом он, мой клиент, мог быть оправдан. Однако поскольку факт оправдания все-таки имел место, то он, как бы там ни было, создает прецедент. Таким образом, попрошу вашу о честь выслушать показания моего клиента по тому прошлому делу и решить, не является ли дело нынешнее гораздо менее заслуживающим наказания. Также прошу учесть, что он, мой клиент, претерпит значительный моральный ущерб непосредственно в процессе произнесения этих своих показаний, ибо они, показания, заставят вновь пережить его, моего клиента, те тяжкие воспоминания, которые связаны с ним, прошлым убийством.

— Ваша честь, я возражаю, — поднялся с места окружной прокурор. — Апелляция к обстоятельствам прошлого дела была бы законной, окажись этот довод выдвинут три года назад, весной 1881 года. Однако поскольку в надлежащее время обвиняемый не сделал соответствующего заявления, на сей день срок давности…

— С формальной точки зрения вы правы, — покачал головой судья, — и в апелляционном суде ваш довод был бы принят во внимание. Но в данном случае, поскольку имеет место быть суд присяжных, а речь идет о возможности или невозможности вынесения оправдательного приговора, ваше возражение не принимается.

— Ваша честь, я протестую, — сказал прокурор.

— В данном случае вы не имеете права протестовать, — объяснил судья, — ибо для вынесения протеста вам нужно было заблаговременно подать апелляционную жалобу насчет дополнительных заявлений, произносимых под присягой. В следующий раз будьте внимательней, сэр: ведь именно за такую ошибку я был вынужден отстранить от процесса вашего предшественника; правда, это было давно — еще в первый год заседаний по этому делу… Так что, пожалуйста, давайте поскорее приведем обвиняемого к присяге — и пусть воспользуется своим шансом.

163